Всякий раз, когда я слышу голос Давида Бен-Гуриона, произносящего «И поэтому мы собрались здесь…», я вспоминаю об Иссаре Барском, симпатичном молодом человеке, младшем брате моей подруги.

Мы встретились с ним в последний раз в пятницу 14 мая 1948 года у столовой кибуца Хульда.

Этой ночью моей роте предстояло атаковать Аль-Кубаб – арабскую деревню на пути к Иерусалиму, к востоку от Рамле – и мы были заняты приготовлениями. Я чистил свою чешскую винтовку, когда кто-то вошел и сказал, что Бен-Гурион сейчас выступает с речью об образовании государства.

Честно говоря, речи тель-авивских политиков нас особенно не волновали: этот город казался таким далеким, а страна была с нами здесь, и если арабы одержат победу, то не будет ни страны, ни нас.

И всё же один вопрос не выходил у меня из головы: как назовут новую страну? Иудеей? Сионом? Еврейским Государством?

Я поспешил в столовую, где во всю мощь звучал ни на чей не похожий голос Бен-Гуриона: «…и будет названа Государством Израиль!»

У столовой я наткнулся на Иссара. Он был из другой роты, которой предстояло в ту же ночь атаковать еще одну деревню. Я сказал ему, как назвали страну, а он ответил: «Береги себя!» Через несколько дней он погиб, оставшись в моей памяти таким, каким был тогда: девятнадцатилетним улыбающимся высоким «саброй», невинным и жизнерадостным.

Чем ближе мы к грандиозным празднествам 60-ой годовщины, тем мучительней встает передо мной вопрос: если бы Иссар сейчас открыл глаза и увидел нас глазами того девятнадцатилетнего парня, что подумал бы он о государстве, которое было официально провозглашено в этот день?

Он увидел бы страну, превзошедшую его самые невероятные мечты. 635 000 живших в ней тогда (шести тысячам из которых суждено было погибнуть в той войне) выросли до более семи миллионов. И свершились два чуда: возрожденный иврит и израильская демократия. У нас крепкая экономика, а в некоторых областях – например, в сфере высоких технологий – мы в высшей мировой лиге. Иссар был бы потрясен и горд.

Но он ощутил бы, что в нашем обществе что-то идет не так. Кибуц, в котором мы разбили палатки в тот день, стал обычным доходным предприятием. Общественная солидарность, которой мы так гордились, рассыпается. Масса взрослых и детей живет ниже уровня бедности, а старики, больные и безработные должны выкарабкиваться, кто как может. Пропасть между богатыми и бедными - одна из самых огромных среди развитых стран. А наше общество, некогда поднявшее знамя равенства и справедливости, повернулось к этим ценностям спиной и занимается другими делами.

Но более всего его потрясло бы, что война, на которой он погиб, а я был ранен, все еще идет, не утихая, и определяет собой всю жизнь нации. Война на первых страницах газет и в заголовках новостей. Наша армия, о которой действительно можно было сказать «мы», превратилась в нечто совершенно иное – в армию, основным делом которой стало подавление другого народа.

...Той ночью мы действительно атаковали Аль-Кубаб. Когда мы вошли в деревню, почти все жители уже покинули ее. Я вломился в один из домов. Кастрюля еще не остыла, на столе оставалась еда. Я нашел на одной из полок несколько фотографий: мужчина – похоже, он недавно постригся; крестьянка; пара малышей. Я храню эти снимки до сих пор.

Думаю, что в деревне, которую той ночью атаковал Иссар, он увидел такую же картину. Ее жители – мужчины, женщины, дети – бежали в последнюю минуту, бросив всю свою прежнюю жизнь.

От исторических фактов никуда не деться: День независимости Израиля и День палестинской Накбы (катастрофы) – две стороны одной медали. За 60 лет нам не удалось (да мы и не пытались) развязать этот узел, создав новую реальность.

А война всё идет.

...В преддверии 60-ой годовщины независимости Израиля собралась комиссия, чтобы выбрать эмблему для этого события. Вышло нечто среднее между ярлыком «Кока-кола» и значком конкурса певцов «Евровидения».

Но эмблема страны должна быть совсем другой, и никакой комиссии бюрократов ее не придумать. Она крепко вросла в землю и видна издалека: это Стена, или как ее еще называют – Разделительный Забор.

Кого же и что он разделяет?

Очевидно, израильскую Кфар-Сабу и соседнюю палестинскую Калькилию, Модиин Иллит и Билин. Государство Израиль (с прихваченной землей) и оккупированные палестинские территории. А по сути – два мира.

В воспаленном воображении уверовавших в «столкновение цивилизаций» – будь то Джордж Буш или Усама Бин-Ладен – эта Стена являет собой границу двух титанов истории: Западной цивилизации и Исламской цивилизации, двух смертельных врагов в схватке Гога и Магога.

Наша Стена стала пограничной линией между этими двумя мирами.

Стена – это не просто сооружение из бетона и колючей проволоки. Более чем что-либо иное, она – как и всякая стена такого рода – выражает идеологический постулат, заявляет о намерениях, становясь реальностью сознания. Ее строители принадлежат телом и душой одному, западному лагерю, а те, кто по другую ее сторону, находятся в стане врагов – это массы арабов и прочих мусульман.

Когда было принято это решение? Кто и как его принял?

102 года назад Теодор Герцль написал в своем знаменитом труде Der Judenstaat («Еврейское государство»), положившем начало сионистскому движению, исполненную глубоко значения фразу: «Для Европы же мы образовали бы там [в Палестине] нечто вроде оплота, преграды против Азии, мы заботились бы о распространении культуры среди невежественных народов Азии».

Так, в этих немногих словах, были определены всемирная задача сионизма и нашего места в ее решении. Сейчас, по прошествии четырех поколений, воображенную тогда преграду сменила стена из каменных блоков.

Возникла совершенно определенная картина: мы (как и Северная Америка) принадлежим в значительной степени Европе и являемся неотъемлемой частью европейской культуры. А по другую сторону стены лежит Азия – варварский континент, где находится мусульманский и арабский мир, начисто лишенный культуры.

Мировоззрение Герцля можно понять: он был человекам 19-го века и писал свой трактат в дни, когда империализм еще был на вершине могущества, а Герцль искренне им восторгался. Он добивался (безуспешно) встречи с Сесилем Родсом, символом британского колониализма. Восхищался он и германским кайзером с его прекрасно организованным рейхом, учинившим в год смерти Герцля страшный геноцид в юго-западной Африке.

Изречение Герцля не осталось пустыми словами: сионистское движение следует ему с первой минуты и до сего дня.

А могло ли быть иначе? Могли ли мы стать частью этого региона? Могли ли мы стать чем-то вроде культурной Швейцарии, независимым островом между Западом и Востоком, мостом и посредником между этими двумя мирами?

За месяц до начала войны 1948 года и за семь месяцев до официального провозглашения Государства Израиль я напечатал брошюру: «Война или мир в семитском регионе». Она начиналась словами:

«Когда отцы сионизма решили создать в Палестине свою «надежную гавань», у них было два пути: они могли прийти в западную Азию как завоеватели, считающие себя авангардом «белой» расы и повелителями «туземцев», подобно испанским конкистадорам и англо-саксонским колонистам в Америке. Такими, какими в свое время были в Палестине крестоносцы.

Но они могли считать себя и народом Азии, возвратившимся на свою родину как наследник политической и культурной традиции семитского региона».

...История этой страны знала десятки вторжений, которые можно разделить на две группы.

Были нашествия с Запада: филистимлян, греков, римлян, крестоносцев, Наполеона и британцев. Эти вторжения создали плацдарм и представление у вторгшихся о значении своей роли в качестве плацдарма, за пределами которого лежала вражеская территория. Ее обитатели были врагами: их следовало покорить или уничтожить. Всех вторгавшихся сюда, в конце концов, изгоняли.

Были и вторжения с Востока: аморреян, ассирийцев, вавилонян, персов и арабов. Завоевав страну, они становились ее частью, влияли на ее культуру, сами впитывали местные влияния, и со временем укоренялись здесь.

Древние израильтяне относились ко второй категории. Если и есть некоторые сомнения касательно исхода из Египта, как он описан в Пятикнижии Моисеевом, или ханаанского завоевания, описанного в Книге Иисуса Навина, можно с достаточной уверенностью предположить, что это были племена, приходившие из пустыни и продвигавшиеся между укрепленными ханаанскими городами, которые они не могли покорить, что и записано в Книге Судей 1.

Сионисты же, напротив, относятся к первой категории. Они принесли с собой представления о том, что являются авангардом и плацдармом Европы. Это мировоззрение, породившее Стену в качестве национального символа, должно быть коренным образом пересмотрено.

Одной из наших национальных особенностей является спор, в котором все участники, слева или справа, используют один и тот же убийственный довод: «Если мы не сделаем того-то или того-то, государство перестанет существовать!» Можно ли вообразить такую аргументацию во Франции, Германии или США?

Этот довод – проявление симптома неуверенности крестоносцев. Хотя крестоносцы оставались здесь более 200 лет и породили восемь поколений «уроженцев страны», они так и не приобрели уверенность, что останутся здесь навсегда.

За государство Израиль я не боюсь: оно просуществует столько, сколько существуют другие страны. Но остается вопрос: какой страной оно будет?

Страной, постоянно ведущей войны и терроризирующей соседей? В которой насилие проникло во все сферы жизни? В которой богачи купаются в роскоши, а бедняки прозябают в нищете? Страной, которую покидают лучшие из ее детей?

Или страной, живущей в мире со своими соседями ко взаимной выгоде. Современным обществом, в котором все граждане обладают равными правами и не знают бедности. Страной, вкладывающей свои ресурсы в науку и культуру, промышленность и окружающую среду, в которой хотели бы оставаться новые поколения. Страной, которой могли бы гордиться все ее граждане.

Это могло бы стать нашей целью на последующие 60 лет, и думаю, что Иссар хотел бы того же.

С сайта «Perspektiva»