ВЫГЛЯДЕЛО ВСЁ довольно гадко.

Вот они, члены высших государственных органов единственной в мире сверхдержавы, каждую минуту, а то и не выждав минуты, вскакивают с кресел и падают обратно, как сотни чертиков на резинке, неистово аплодируя любому несусветному вранью и передержкам, которыми потчует их Биньямин Нетаньяху.

Хуже, чем в сирийском парламенте во время выступления Башара Асада, где каждый воздержавшийся от аплодисментов мог оказаться в тюрьме. Или в сталинском Верховном Совете, где недостаточно преданных ждала пуля.

Но то, чего страшились американские сенаторы и конгрессмены, было для них хуже смерти. Каждого, кто посмел бы остаться в кресле или хлопать кое-как, могла засечь камера, и считай, что ты уже политический труп. Достаточно было одному конгрессмену встать и зааплодировать, как все начинали рукоплескать. А кто бы удержался?

Зрелище этих сотен парламентариев, дружно вскакивающих с мест и хлопающих в ладоши, садящихся и вскакивающих опять и опять, которых Вождь одаривает признательным жестом, воскрешало в памяти совсем иные режимы. Но перед ними был не свой домашний диктатор, знающий, как заставить поданных восхищаться собой, а иностранец.

Самое удручающее в том, что не нашлось ни единого законодателя – республиканца или демократа – у кого хватило бы отваги воспротивиться. В Германии я был девятилетним мальчишкой, но моя рука оставалась висеть, когда все другие в классе дружно вскидывали свои в нацистском салюте и запевали гитлеровский гимн. Неужели во всём Вашингтоне не нашлось человека хоть с такой толикой смелости? Неужели Вашингтон действительно – как утверждают антисемиты – превратился в ОЗИ, Оккупационную Зону Израиля?

Много лет назад мне случилось побывать в зале Сената, где меня представили видным сенаторам того времени. Я был ошарашен. Ведь я, воспитанный в глубоком уважении к Сенату Соединенных Штатов, страны Джефферсона и Линкольна, вдруг оказался лицом к лицу с кучкой надутых ослов, и многие из этих ничтожеств даже не могли понять, о чем идет речь. Мне объяснили, что в сути дела разбираются их помощники.

ТАК О ЧЕМ ЖЕ этот великий человек говорил в августейшем собрании?

Его речь была ловко сработана со всеми привычными трюками мастеров таких выступлений – драматическими паузами, многозначительно поднятым пальцем, незатейливыми остротами и повторениями, повторениями, повторениями, дабы надежно засели слова в головах слушателей. Не бог весть какой оратор, не Уинстон Черчилль, конечно, хотя для такой аудитории и такого случая – сойдет.

Но всю его речь можно свести к одному слову: Нет.

После катастрофического разгрома в 1957 году лидеры арабского мира встретились в Хартуме и приняли знаменитые три «Нет»: НЕТ признанию Израиля, НЕТ переговорам с Израилем, НЕТ миру с Израилем. Именно этого и хотело израильское руководство. Теперь оно могли с энтузиазмом продолжить свое дело по закреплению оккупации и строительству поселений.

И вот Нетаньяху устроил собственный Хартум: НЕТ возвращению к границам 1967 года, НЕТ палестинской столице в Восточном Иерусалиме. НЕТ даже символическому возвращению немногих беженцев. НЕТ выводу военных из Иорданской долины – а это значит, что палестинское государство будет полностью окружено вооруженными силами Израиля. НЕТ переговорам с палестинским правительством, которому «оказывает поддержку» ХАМАС, даже если в самом правительстве не будет ни одного члена ХАМАСа. Бесконечные – НЕТ, НЕТ, НЕТ.

Очевидная цель сделать так, чтобы ни одному палестинскому лидеру и в голову не пришло вступить в переговоры даже в том невероятном случае, если бы он согласился признать Израиль «национальным государством еврейского народа», народа, включающего и десятки еврейских сенаторов и конгрессменов, скачущих вверх-вниз, вверх-вниз, как марионетки.

Нетаньяху со товарищи решил любыми средствами не допустить создания палестинского государства. Началось не с нынешнего правительства – в этом глубинная цель всей сионистской идеологии и практики. Курс был задан еще основателями движения, а Давид Бен-Гурион при пособничестве иорданского короля Абдаллы реализовал эту цель в 1948 году. Нетаньяху лишь добавил свой штришок.

«Нет палестинскому государству» означает: нет миру ни сейчас, ни потом. А всё прочее – чушь собачья. Благочестивые фразы о счастье наших детей, процветании палестинцами, мир со всеми арабскими странами, светлое будущее для нас всех – чушь собачья. И хотя бы часть вскакивающей аудитории должна была это понять.

Нетаньяху плюнул в лицо Обаме. Присутствовавшие в зале республиканцы обрадовались. Некоторые демократы, возможно, тоже.

Но можно предположить, что сам Обама не был этому рад. Что же он предпримет сейчас?

Есть еврейский анекдот о голодном нищем, который зашел в корчму и потребовал накормить его. «А не накормите, – пригрозил он, – так я сделаю то, что сделал мой отец!». Перепуганный корчмарь принес ему еду, а когда тот насытился, спросил: «Так что же сделал твой отец?» Доев последний кусок, нищий ответил: «Пошел спать голодный».

Очень похоже, что Обама поступит так же. Сделает вид, что плевок ему в лицо – божья роса. Пообещав не допустить признания Палестины Генеральной Ассамблеей ООН, он лишил себя последних рычагов воздействия на Нетаньяху.

Некоторые лица в Вашингтоне продвигают идею, что Обаме следовало бы посетить Иерусалим и выступить в Кнессете. Это был бы прямой ответный удар – Обама обратился бы к израильскому обществу через голову премьер-министра, точно так же, как Нетаньяху – к американскому через голову президента.

Событие получилось бы захватывающее. Пригласили бы и меня как бывшего члена Кнессета. Но такого выступления я бы Обаме сейчас не посоветовал. Я предлагал это год назад, но время ушло.

Очевидным прецедентом была историческая речь Анвара Садата в Кнессете. Сравнение, однако, сильно хромает. Тогда Египет и Израиль формально находились в состоянии войны, а посещение столицы вражеского государства – шаг беспроцентный, тем более, что лишь четыре года назад между ними велись кровопролитные сражения. Поступок Садата потряс Израиль: одним взмахом он отбросил массу устоявшихся воззрений и открыл новые горизонты. Никому из нас не забыть минуты, когда раскрылась дверь самолета, и перед нами возник статный и спокойный предводитель врага.

Позднее я провел с Садатом интервью в его доме, и сказал ему: «Я живу на главной улице Тель-Авива. В тот момент, когда вы спускались по трапу самолета, я выглянул в окно. Улица будто вымерла: никого, кроме кошки, на ней не было – все смотрели телевизор».

Визит Обамы окажется совсем иным. Его, конечно, вежливо примут – без лишних вскакиваний и оваций – а кое-кто из крайне правых членов Кнессета не воздержится от обидных выкриков. Но этим и кончится.

Визит Садата был сам по себе свершением. О визите Обамы этого никак не скажешь. Он не потрясет израильского общественного мнения, если только не выступит с конкретным планом действий и конкретным расписанием, которые будут подтверждены ясно выраженной решимостью довести дело до конца, не считаясь с политической ценой. Еще одна гладкая и безупречно составленная речь ничего не изменит. После множества словоизвержений на этой неделе ими сыты по горло. Слова важны, если они сопутствуют делам, но заменить дел они не могут. Речи Черчилля отчасти формировали историю, но лишь потому, что отражали исторические деяния. Без Битвы за Британию, без операции в Нормандии, без Эль-Аламейна, они звучали бы несуразно.

Сейчас, когда заблокированы все пути, осталась лишь одна тропа: признание Государства Палестина Объединенными Нациями в сочетании с массовыми действиями палестинцев против оккупации. Израильские силы мира должны сыграть в этом свою роль, потому что судьба Израиля зависит от достижения мира в той же степени, что и судьба Палестины.

США, конечно, попытаются помешать этому, а Конгресс будет вскакивать и садиться, но израильско-палестинская весна продолжит свое наступление.