Я описал ему Рабина, как мог, закончив словами: «Он честный человек, насколько политик вообще может быть честным».

Арафат рассмеялся, рассмеялись и все присутствующие, среди которых были Махмуд Аббас и Ясир Абед-Раббо.

ПОЯСНЮ: как человек, Рабин мне нравился всегда, и особенно некоторые его черты.

Прежде всего – честность. Это качество, очень редкое среди политиков, выделяло его, как оазис в пустыне. Он говорил то, что чувствовал и думал, насколько это вообще возможно в политике, и – насколько это было возможно – не лгал.

Он был порядочным человеком. Вспомним хотя бы тот «случай с долларами». Когда срок пребывания Рабина в Вашингтоне в качестве израильского посла подходил к концу, его жена сохранила в США банковский счет, нарушив действовавший тогда израильский закон. Когда это обнаружилось, он защитил жену, взяв личную ответственность на себя. В то время, в отличие от наших дней, «взять на себя ответственность» не было пустым звуком, и Рабин покинул пост премьера.

Мне нравилась и другая его особенность, которая бросалась в глаза: погруженность в себя. Он был замкнут, и почти ни с кем не поддерживал личных отношений. Не тот человек, которого можно панибратски похлопать по спине или осыпать комплиментами – в общем, совсем не политик.

Мне нравилось, что он прямо говорит людям в глаза то, что он о них думает. Некоторые из его сочных словечек и фраз на иврите стали чуть ли не пословицами. Например «неутомимый интриган» (о Шимоне Пересе), «вертушки» (о поселенцах, с намеком на вентилятор, с шумом крутящийся на месте), «дохляки» (о тех, кто бросает Израиль навсегда).

Он не любил разговоров вокруг да около, и сразу начинал с главного.

Можно подумать, что такие свойства отталкивали от него людей. Напротив: благодаря этому, люди к нему тянулись. В кругу кичливых, болтливых, лживых, похлопывающих по плечу политиков он был отрадным исключением.

НО БОЛЕЕ ВСЕГО я уважал Рабина за способность резко изменить свою позицию в возрасте семидесяти лет. Человек, ставший солдатом в восемнадцать и всю жизнь сражавшийся с арабами, вдруг превратился в борца за мир. И не просто в сторонника мира, а мира с палестинским народом, чье существование лидеры Израиля постоянно отрицали.

Эту главу правящие круги Израиля стремятся вытравить из общественной памяти, одного из главных своих орудий. Повсюду можно купить открытки, на которых Рабин пожимает руку королю Хусейну при подписании израильско-иорданского мирного договора, но вряд ли вы найдете фото, где Рабин стоит рядом с Арафатом на церемонии подписания соглашений Осло, будто этого никогда не было.

Мне уже приходилось писать, что я был очевидцем его внутреннего перерождения. С 1969 года и до послеословского периода мы вели постоянный спор по палестинскому вопросу – в вашингтонском посольстве, на приемах, где мы иногда встречались (обычно в баре), в кабинете премьер-министра и у него дома.

Во время одного из разговоров, состоявшихся в 1969 году, он энергично возражал против любых сделок с палестинцами, и одна его остроумная фраза на иврите запечатлелась в моей памяти. Ее общий смысл: «Я хочу, чтобы граница между нами стала не преградой, а дверью». Игаль Алон, его начальник в то время, внедрял свой лозунг о «безопасных границах», под предлогом которого шла интенсивная аннексия оккупированных территорий. Рабин хотел, чтобы граница между Израилем и Западным берегом, который он предполагал вернуть королю Хусейну, была открытой. Я написал ему, что эта граница сможет быть открытой только, если по другую ее сторону возникнет палестинское государство, потому что в таком случае экономическая реальность вынудит обе страны – Израиль и Палестину – поддерживать тесные отношения.

В 1975 году, после начала моих негласных контактов с Организацией освобождения Палестины я встретился с Рабиным, чтобы сообщить ему об этом (в соответствии с явно выраженным пожеланием ООП). В ходе разговора, который состоялся в премьерском офисе, я пытался убедить его отказаться от «иорданского варианта», который всегда считал нелепостью. Он категорически возражал: «Мы должны заключить с Хусейном мир, а после того, как он поставит свою подпись на договоре, мне до него дела нет – пусть себе свергают». Подобно Шимону Пересу и многим другим, он питал иллюзию, что король откажется от Восточного Иерусалима.

Я сказал, что мне непонятна его логика. Допустим, король подпишет договор, а потом его свергнут. Что тогда? У ООП окажется государство от Тулькарма до предместий Багдада, на территории которого можно без труда собрать четыре арабские армии. Я спросил, хотел бы он этого?

Одна фраза из этого разговора также запечатлелась в моей памяти: «Я не сделаю навстречу палестинцам ни малейшего шага, потому что первый же шаг приведет к созданию палестинского государства, а я этого не хочу». В конце он сказал: «Я противник того, что вы делаете, но я не стану мешать вам с ними встречаться. Если на этих встречах откроются вещи, которые, по вашему мнению, должен знать премьер-министр Израиля, моя дверь открыта». В этом был весь Рабин. Такие контакты, конечно, являлись нарушением закона.

После этого я передал ему несколько посланий от Арафата, полученные мной от представителя ООП в Лондоне, Саида Хамами. Арафат предлагал небольшие взаимные жесты. Рабин всегда отвечал отказом.

Тем больше поразили меня события в Осло. Позднее Рабин объяснил мне во время одной из субботних встреч на его частной квартире, как он пришел к этому: король Хусейн отказался нести ответственность за Западный берег. Созданная Израилем «Сельская лига», которая должна была играть роль уступчивых «представителей» палестинцев, потерпела скандальный провал. В качестве министра обороны он стал вызывать палестинских лидеров на местах для индивидуальных консультаций, и они один за другим говорили ему, что их политический адрес находится в Тунисе. После этого Израиль согласился на Мадридской конференции провести переговоры с объединенной иорданско-палестинской делегацией, но иорданцы сказали ему, что все связанные с палестинцами вопросы Израиль должен обсуждать исключительно с палестинцами. На каждом заседании палестинские делегаты требовали объявить перерыв, чтобы они могли связаться с Тунисом и получить указания от Арафата. Рабин сказал: «Если в любом случае все решения принимает Арафат, почему бы не вести переговоры непосредственно с ним?»

Всегда говорили, что Рабин обладает «аналитическим умом». Большого воображения у него не было, но он смотрел на факты трезво, логически анализировал их и делал свои выводы.

ПОЧЕМУ ЖЕ в таком случае Ословское соглашение потерпело неудачу?

Практические причины лежат на поверхности. С самого начала соглашение базировалось на шатком фундаменте, поскольку ему недоставало главного: четко определенной конечной цели процесса.

Арафату было ясно, что согласованные «промежуточные этапы» должны привести к созданию независимого палестинского государства на всей территории Западного берега и полосы Газа при, возможно, незначительных территориальных обменах. Восточный Иерусалим, включающий, естественно, Святыни, должен был стать столицей Палестины. Поселения должны быть демонтированы. Я уверен, что он удовлетворился бы символическим возвращением небольшого числа беженцев на территорию собственно Израиля.

Такова была цена Арафата за уступку 78% страны, и ни один палестинский лидер, сейчас или в будущем, не согласился бы на меньшее.

Но цели Рабина оставались неясными, возможно, и для него самого. В то время он еще не был готов примириться с существованием палестинского государства. При отсутствии согласованного пункта назначения, все «промежуточные этапы» пошли вкривь и вкось. Каждый шаг порождал новые конфликты. (Я писал в то время, что путешествуя из Парижа в Берлин можно останавливаться на промежуточных станциях, и путешествуя из Парижа в Мадрид – тоже, но это будут разные станции).

Арафат хорошо понимал недостатки Ословского соглашения и объяснял палестинцам, что «это самое лучшее соглашение, какого можно было достичь в самых неблагоприятных условиях». Он верил, что динамика процесса сметет все преграды. Я тоже верил в это – и мы оба ошиблись.

Когда соглашение было подписано, Рабина стали одолевать сомнения. Вместо того чтобы стремительно предпринять практические шаги, он колебался и дал силам своих противников в Израиле время, чтобы отойти от шока, перегруппироваться и броситься в контрнаступление, которое завершилось его убийством.

Эту ошибку, вероятно, можно было предвидеть. Рабин был по характеру острожным человеком и понимал тяжесть легшей на его плечи ответственности. В отличие от Бегина, он совсем не стремился к драматическому развитию событий, но не было у него и живого воображения Герцля. При любых обстоятельствах, жить ему приходилось в реальном мире. Он не знал, как его изменить, но сознавал, что решить эту задачу должен он.

ВПРОЧЕМ, такие объяснения – лишь пена на гребнях волн. Глубоко под поверхностью действовали мощные течения, относя Рабина в сторону от намеченного курса, пока, в конце концов, не поглотили его.

Рабин – это дитя идеологии классического сионизма, против которой он никогда не восставал. Он носил в себе генетический код сионистского движения, целью которого с самого начала было превратить Землю Израиля в исключительно еврейское государство, отрицая самое существование арабского народа Палестины, и конечная логическая цель которого состояла в вытеснении арабов.

Как и большинство принадлежавших к поколению Рабина в Израиле, он впитал эту идеологию с молоком матери и вырос на ней. Она сформировала его мировоззрение столь полно, что он и не ощущал этого. В момент критического перелома своей судьбы он стал жертвой неразрешимого внутреннего противоречия: его аналитический ум велел заключить мир с палестинцами, «отдать» им часть страны и демонтировать поселения, тогда как генетическое наследие сионизма в нем противилось всеми фибрами души. Это наглядно проявилось на церемонии подписания Ословских соглашений: он протянул руку Арафату, потому что так велел его разум, но весь его вид выражал, до чего ему это противно.

Невозможно достичь мира, не стремясь к нему умом и сердцем. Невозможно изменить направление исторического пути, не переосмыслив историю. Невозможно направить свой народ на путь радикальных перемен (как, например, Ататюрк в Турции), не посвятив всего себя этой цели. Невозможно заключить мир с противником, не поняв его правды.

Мировоззрение Рабина продолжало меняться и после Осло. Между ним и Арафатом возникло взаимоуважение. Возможно, двигаясь по этому пути своим неспешным и осторожным шагом, он пришел бы к кардинальной перемене своих взглядов, но убийца и его кукловоды боялись этого и решили предотвратить такую возможность.

Неудача Рабина будет особенно ощутима на митинге памяти, который состоится на том же месте, где 14 лет назад мы стали свидетелями убийства. Основными выступающими там будут два могильщика Ословских соглашений: Шимон Перес и Эхуд Барак, а также Ципи Ливни и министр образования Гидеон Саар – из числа тех, кто создавал благоприятный климат для этого. Рабин, я думаю, перевернулся бы в гробу.

Приду ли я туда? Только без меня – благодарю за честь!