ПАСХАЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ – время вылазок на природу. Радио и телепрограммы начинаются словами: «Жильцы Дома Израилева провели этот день в национальных парках…»

Кроме того – это праздник наших песен. В телевизоре седовласые ветераны в окружении детей и внуков вкладывают всю душу в песни своей юности, слова которых они помнят наизусть.

«Пусть отдохнет уставший и разогнет свою спину труженик, когда светлая ночь опустится на окропленные росой поля Изреельской долины и взойдет луна над просторами от Бейт-Алефа до Нахаляля…» Камера замирает на изборожденном морщинами лице бабушки, на ее влажных глазах. Как легко увидеть в ней юную красавицу, какой она была когда-то! Как легко вообразить ее в изреельском кибуце в шортах, с длинной косой на спине, собирающей помидоры в общем огороде.

И у ностальгии есть свой праздничный день.

ПРИЗНАЮСЬ, что ностальгия порой охватывает и меня. При звуках песен тех дней что-то пробуждается во мне, и я начинаю невольно подпевать.

Как и многие другие, я страдаю «когнитивным диссонансом». Проще говоря, ум с сердцем не в ладу: умом я сознаю, что сионистская затея привела к исторической несправедливости по отношению к жившему на этой земле народу. Но сердце помнит, что я чувствовал в те дни.

Мне было десять лет, когда мы, покинув нацистскую Германию, приземлились в этой стране, и родители через несколько недель отдали меня в школу в Нахаляле (первом мошаве - сельскохозяйственном поселении). Я жил в «крестьянской» семье, чтобы обвыкнуть и усвоить иврит.

Что представлял собой Нахаляль в те дни? 75 расположенных строго по кругу белых домиков. Работали от восхода до заката. Зимой деревня превращалась в сплошное болото, и грязь, тяжелая, как свинец, налипала на резиновые сапоги, а летом стояла немыслимая жара. Дети работали вместе со взрослыми, и чуть не валились с ног.

Все жили в страшной бедности: бокал домашнего вина в пятницу вечером был верхом роскоши. Деньги считали на пиастры (десятицентовки). Когда мама, наконец, обзавелась швейной машинкой «Зингер» и стала шить нам одежду, это было великим семейным праздником.

Слагая «Пусть отдохнет уставший…», поэт Натан Альтерман имел в виду вполне конкретных людей.

Это были сыновья и дочери петербуржцев и киевлян, избалованные дети состоятельных родителей, которые приехали сюда «строить страну», зная, что их ждут нищета и тяжкий труд, необходимость учить новый язык и навсегда забыть свой родной. В первые годы они, не щадя усилий, осушали болота на своей земле, и вряд ли у кого-то после дня такой работы оставались силы, чтобы читать Толстого или Достоевского.

Конечно, они знали, что вокруг живут арабы: на пути от Нахаляля до Хайфы они проезжали через арабские деревни. Они видели феллахов на полях, но те были как бы из другого мира. 1934-й год был еще спокойным – затишьем перед бурей «беспорядков» 1936-го. У селившихся здесь не было никакого контакта с арабами, они не понимали их языка, не имели представления, что творится в их головах, когда они видят евреев, возделывающих свои поля.

Они знали только, что заболоченные земли Изреельской долины были за большие деньги куплены у арабских владельцев. Никто не думал о крестьянах, которые поколениями жили здесь и добывали на этой земле свой хлеб, и которых прогнали, когда хозяева в дальних странах продали ее Еврейскому национальному фонду.

НОСТАЛЬГИЯ свойственна людям. В каждом поколении старики вспоминают молодость, и многим она представляется временем чистоты и счастья.

Но тут к обычной ностальгии примешивается другое чувство, наполняющее песни тоской по наивности тех дней, преданности благому делу, вере в «правильность избранного пути», когда все казалось таким простым.

Мы чувствовали себя участниками небывалого героического начинания, творцами нового мира, нового общества, нового человека, новой культуры и нового языка. Мы помнили, откуда мы пришли: из Европы, ставшей адом для евреев. Мы знали, что наш долг построить надежную гавань для миллионов евреев, живших в атмосфере сгущавшейся опасности, которым некуда было бежать (хотя никто тогда не мог вообразить масштабов Холокоста).

Мы были полны идеализма, чувства единения и причастности, и песни отражали наш душевный порыв. Мы пели их на молодежных собраниях, вечеринках в кибуцах, в поездках по стране, даже в подпольных кружках и, конечно, в школе.

Когда в апреле 1936 года начались «беспорядки», мы не воспринимали их как «арабское восстание». Подобно «погрому» 1921-го и «резне» 1929-го, они представлялись нам происками англичан, натравливавших на нас невежественных арабов, чтобы продлить свое правление в этой стране. Возбужденные «подстрекательскими призывами» толпы арабов набрасывались на нас, потому что не понимали наших добрых намерений. Они не хотели осознать, что мы несем в страну прогресс, современное сельское хозяйство, медицинское обслуживание, социализм и солидарность трудящихся. Их господа, богатые «эфенди», подстрекали их против нас, потому что опасались, как бы мы не научили их требовать повышения зарплаты. И, конечно, были те, кто думал, что арабы убивают просто, чтобы убивать, что в убийстве – характер и суть ислама.

Такие оправдания не были лицемерием. Сионизм не был притворством. Весь Ишув (новое еврейское общество) верил в это учение. Теперь, оглядываясь на прошлое, можно сказать, что такая вера была необходима, чтобы сохранить идеалы и не замечать оборотной стороны медали.

Владимир Зеев Жаботинский, живший за рубежом и не строивший вместе с пионерами социалистическую «Эрец Исраэль трудящихся», видел из своего далека происходившее таким, каким оно было в реальности: еще в 1920-х он писал, что палестинские арабы ведут себя, как повел бы любой другой народ в отношении чужестранцев, пришедших на его землю, чтобы превратить ее в собственную страну. Но прислушались к нему немногие.

Среди левых сионистов всегда были те, кто пытался найти компромисс с народом, жившим на этой земле, чтобы сионисты могли беспрепятственно селиться на ней. Но лишь в 1946 году появилась первая группа (одним из основателей которой был и я), которая признала палестинцев – и арабов вообще – национальным движением и предложила заключить с ними союз.

В 1948 году песни пионеров дополнились песнями Войны за независимость, которые тоже вызывают во многих из нас «когнитивный диссонанс». С одной стороны – в них то, что мы ощущали тогда, а с другой – есть правда, какой мы ее видим сегодня.

Для солдат, как и для всего Ишува, это война была борьбой за существование под лозунгом: «Другого выхода нет», в который все мы безоговорочно верили. Мы сражались, прижатые спиной к стене, и над нашими семьями нависала смертельная угроза. Со всех сторон мы были окружены врагами и верили, что нас очень мало, что мы – ничтожная и почти безоружная горстка, вступившая в схватку с морем арабов. В первую половину войны арабы (которых мы назвали «бандитами») господствовали на всех дорогах, а во вторую регулярные арабские армии приблизились к центрам еврейского расселении, окружили еврейский Иерусалим и подошли вплотную к Тель-Авиву. Ишув потерял 6000 молодых людей из населения в 635 000 человек. В некоторых возрастных группах пал каждый десятый. В памяти остались бесчисленные акты героизма.

Вера бойцов в идеалы отразилась в их песнях. Многие из них проникнуты верой в победу и, конечно, полной убежденностью в правоту нашего дела. Мы не оставляли арабов в своем тылу, а арабы не оставляли у себя за спиной евреев. Тогда это считалось военной необходимостью. Сражавшиеся не думали об «этнической чистке» – этого термина тогда и в помине не было.

Мы не имели представления о реальном соотношении сил между нами и арабами, и нам представлялись, что их силы огромны. Мы не знали, что палестинцы перессорились между собой, что они не могут объединиться для защиты всей страны, что им крайне не хватает современного оружия. Позднее, когда в схватку вступили арабские армии, мы не знали, что они неспособны к взаимодействию, что им важнее соперничать друг с другом, чем нанести нам поражение.

Сейчас все больше израильтян осознают смысл слова «Накба» – страшной трагедии палестинского народа и всех тех, кто потерял свои дома и большую часть родины. Но песни напоминают нам о том, что мы чувствовали тогда, когда все это происходило. Между чувствами тех дней и исторической правдой, которая известна нам сегодня, бездонная пропасть.

Есть те, кто считает войну 1948 года заговором сионистского руководства, с самого начала имевшего цель изгнать палестинцев из страны, чтобы превратить ее в еврейское государство. Если принять эту точку зрения, то солдат 1948 года следовало бы считать военными преступниками, реализовывавшими порочную политику, точно так же как пионеры предшествующих поколений были захватчиками, знаменосцами этнических чисток, гонителями и экспроприаторами.

Такое представление укрепляют теперешние поселенцы, стремящиеся выжить палестинцев с еще остающейся у них земли. Своими действиями они оскверняют образ пионеров прошлого. Религиозные фанатики и фашиствующие хулиганы, называющие себя наследниками пионеров, порочат подлинные цели этого поколения.

Можно ли преодолеть противоречие между целями и чувствами подвижников того времени, их замечательными достижениями в создании новой нации и темной стороной их деятельности и ее последствий?

Как будут звучать песни о надеждах и мечтах нашей юности, если мы признаем огромную несправедливость многих наших действий? Как сможем мы вкладывать душу в песни пионеров и песни войны 1948-го года (одну из которых написал я сам, но едва ли могу ей гордиться), если осознаем страшную трагедию палестинского народа, причиной которой мы стали?

Барак Обама, обращаясь на этой неделе к турецкому народу, сказал, что ему следует осознать все, что связанно с истреблением армян их отцами, и вплотную приступить к решению этой проблемы, напомнив в то же время американцам, что им нельзя забывать о геноциде аборигенов Америки и о черных рабах, которых эксплуатировали их предки.

Я убежден, что и мы способны на такой шаг в отношении вызванной нами катастрофы палестинцев. Я полагаю, что это крайне важно для сохранения нашего нравственного здоровья как нации, и как первый шаг к будущему примирению. Мы должны признать последствия наших действий и возместить то, что может быть возмещено, не отвергая прошлого и не забывая песен, отразивших чистоту помыслов нашей юности.

Нам никуда не уйти от этих противоречий, потому что в них правда нашей жизни.