В ГЛАЗАХ ИЗРАИЛЬТЯНИНА это выглядело так: Египет и Израиль находятся в состоянии войны. За последние тридцать лет разыграны четыре крупные кампании, в которых погибли или искалечены тысячи израильтян и десятки тысяч египтян. Два народа питают друг к другу глубокую и острую ненависть. Гамаля Абделя Насера, предшественника Садата, официально называли «египетским тираном», а его чучела израильские дети жгли на кострах. Египетское радио извергало на Израиль потоки злобы. Прошло лишь четыре года после внезапного нападения Египта на Израиль и жесткого ответного удара.

И вдруг, безо всяких прелюдий, президент Египта поднимается в своем парламенте и объявляет, что полетит в Израиль и заключит с ним мир. Многие не поверили своим ушам. Израильский начальник генштаба думал, что за этим кроется какой-то подвох. Никто не относился всерьез к этому шагу.

И вот Садат здесь: невероятное свершается у нас на глазах. Запомните эту дату: 17 ноября 1977 года. Все израильское руководство выстроилось на аэродромном бетоне. Египетский самолет приземляется и медленно выруливает к красному ковру. Подкатили трап, атмосфера на миг стала сюрреалистической. Отворилась дверь: и вот он перед нами – египетский президент – сухощавый, стройный и торжественный. Горнисты армии Израиля протрубили салют. Незабываемый миг.

Я старался припомнить какую-то историческую параллель, и не нашел ни одной – разве что первые шаги человека на Луне.

Анвар Садат совершил то, чему не было примера.

НА ЭТОЙ НЕДЕЛЕ я вспомнил о прилете Садата при любопытных обстоятельствах, не имевших отношения к политике.

Я сидел с группой друзей, обсуждая, как всегда, шансы мира. Кто-то сказал, что переговоры не дадут ничего, если нам не удастся изменить отношения большинства израильтян к палестинцам. Еще кто-то выразил сомнение, что такое возможно даже в случае серьезного кризиса: после кризиса каждый вернется к прежней точке зрения, будто ничего и не случилось.

Я сказал, что мнение людей складывается обычно не на основе логических рассуждений, а под воздействием эмоций, и если между умом и чувством возникает противоречие, то верх берет чувство. Поэтому если мы действительно хотим изменить представления людей, нужно обращаться и к их эмоциям.

Мне понадобился пример из жизни, и я вспомнил о Садате.

Садат поступил именно так: он обратился к чувствам каждого израильтянина.

Его отважный поступок потряс их, и без такого потрясения чувств мир с Египтом был бы невозможен. Садат овладел сердцами целого народа. Замороженные несколько десятилетий эмоции растаяли, как масло на полуденном солнце, открыв путь к совершенно иному восприятию событий. Люди, ненавидевшие египтян – и всех арабов – полюбили его с первого взгляда. С этой минуты он мог обращаться к израильтянам и убеждать их – они не сводили глаз с него глаз.

До этого момента в Израильском обществе царило полное согласие, что мы ни при каких обстоятельствах не должны «отдавать» Синайский полуостров, что это равнозначно национальному самоубийству, что мы утратим необходимую «стратегическую глубину». Моше Даян, бывший тогда министром обороны и национальным идолом, заявил, что он «предпочитает Шарм-аль-Шейх без мира – миру без Шарм-аль-Шейха». Никто не был готов отдать нефтяные месторождения на Синае. Министры от Аводы создали на севере Синая крупный поселенческий блок, центром которого стал новый, красивый и удачно спланированный город Ямит. О Садате было известно, что во время Второй мировой войны он сотрудничал с нацистами, отсидев за это какое-то время в тюрьме.

И вдруг в одночасье все это потеряло значение. Кому нужен Синай? Кому нужен Шарм-аль-Шейх (и кто сейчас вспомнит, что у него было израильское название «Офира»)? Кому нужны эта нефть и Ямит, если взамен всего мы можем получить мир? Все пошло прахом. Всех эвакуировали. Ничего не осталось, кроме курьезных снимков Цахи Анегби на башне да неисполненного обета Меира Кахане умереть в бункере.

НЕСОМНЕННО, САДАТ был в своем роде гением. Он обладал особой египетской мудростью – 6000-летней мудростью народа, все перевидавшего и все пережившего. Из этого, конечно, не следует, что он не делал серьезных ошибок, не питал определенных иллюзий, не наговорил наряду со вполне разумными вещами и много вздора, часто на одном дыхании.

Но все, кто встречался с ним лицом к лицу, ощущали, что находятся рядом с исторической личностью.

Как он пришел к своему решению? Он рассказывал мне (и многим другим), что на него снизошло почти мистическое озарение. Он возвращался в Египет после встречи с румынским правителем, которому он задал два вопроса: «Можно ли верить Менахему Бегину?» и «Сумеет ли Бегин выполнить свои решения?» Николай Чаушеску ответил на оба вопроса утвердительно.

Когда самолет пролетал над горой Арарат в Турции, Садата вдруг осенила идея: а почему бы ему не отправиться в Иерусалим и не обратиться к израильтянам в их стране напрямую?

Красивый рассказ, но некоторые факты в нем упущены. Садат не был ни простаком, ни азартным игроком. Перед тем, как предпринять этот судьбоносный шаг, он провел секретные переговоры с Бегиным. Он направил Хасана Тохами, заместителя премьер-министра, в Марокко, чтобы он встретился там с Моше Даяном, тогда министром иностранных дел в правительстве Бегина. Даян однозначно подтвердил, что Бегин готов вернуть весь Синай до последней песчинки.

(Когда я написал об этом много лет назад, меня опровергали обе стороны. Но недавно доверенное лицо Даяна, генерал Биньямин Гибли, подтвердил это на смертном ложе).

Проще говоря, еще до того, как сделать свой театральный жест и начать официальные переговоры, Садат знал, что Израиль возвратит все оккупированные им египетские территории. Он ступал по твердой почве.

НО ЕСТЬ И ДРУГАЯ СТОРОНА МЕДАЛИ – израильская. Инициатива Садата не имела бы успеха без Менахема Бегина.

Когда я увидел их рядом друг с другом, меня поразило, до чего несхожи эти два человека.

Садат импульсивен, ему нужна общая картина, детали его особенно не интересуют, и он верит людям. Он типичный египтянин: смуглолицый сельский парень (цвет лица он унаследовал от матери, родом из Судана).

А Бегин – типичный восточноевропейский еврей, так до конца и не ставший израильтянином. По характеру он подозрительный следователь, для которого важна каждая мелочь.

Но у них есть и очень важная общая черта: они оба актеры. Оба любят широкие жесты и верят в их эффективность. Они вполне сознают, что являются лицедеями на сцене истории и оба обладают даром затронуть глубочайшие чувства людей.

В отличие от Садата, Бегин – приверженец жесткой идеологической догмы, нашедшей выражение в карте Израиля, которую вычертили британцы, получив свой мандат на Палестину. Эта карта не имеет никакого отношения к библейской Святой Земле, но за нее ухватился Владимир Жаботинский и сделал эмблемой подпольной армии «Иргуна» задолго до того, как у руля страны оказался Бегин.

На карте все земли за Иорданом (теперешнее Хашимитское Королевство) отнесены к Израилю – но не Синай, и не Голанские высоты. Поэтому Бегину было несложно отдать Синай, и, я думаю, столь же легко ему было бы вернуть и Голаны, если бы события развивались иначе.

Но Бегин не смог бы отдать Западный Берег. Предоставить автономию его жителям – пожалуйста. В конце концов, не кто иной, как Жаботинский утверждал, что если президент Израиля – еврей, то премьер-министром должен быть араб, и наоборот. Но уйти с Западного Берега? Об этом не может быть и речи!

Садат был уверен, что сумеет убедить Бегина в необходимости создать палестинское государство. Бегин и в самом деле официально признал существование «палестинского народа», но сразу же добавил, что подразумевает под этим «арабов Эрец Исраэль». Впоследствии египтяне сочли, что Израиль обманул их доверие. Даян ушел в отставку в знак протеста, когда понял, что Бегин и не думал реализовывать палестинский аспект соглашения. Но все, кто знал Бегина, понимали, что он не мог вести себя иначе. (Я много часов объяснял очень интеллигентному Бутросу-Бутросу Гали, исполнявшему обязанности министра иностранных дел в Египте, что представляет собой Бегин, что значит для него карта Израиля и какой смысл придается «автономии» в лексиконе Ликуда).

Именно палестинский вопрос был тем камнем преткновения, из-за которого отклонился от курса египетско-израильский мирный процесс.

ДА, ОТКЛОНИЛСЯ ОТ КУРСА, все же оказался успешным.

Израильтянину не мешало бы вообразить, как развивались бы события, если бы Садат не совершил своего исторического визита. Сколько еще войн разразилось бы? Сколько солдат и гражданских лиц с обеих стороны были бы искалечены и убиты? Какие сотни миллиардов пришлось бы потратить на оборону наших южных границ?

Достаточно одного небольшого примера: несколько дней назад египетский флот провел крупнейшие за всю историю маневры. Израильские газеты уделили этому событию несколько строк. Но если бы между нашими странами не было мира, по всему Израилю заревели бы сирены. Египетский флот крупнее нашего, и в прошлом нанес нам несколько ощутимых ударов.

Тогда говорили: этот мир – «мир Садата». Не станет Садата, и закончится мир. Мы отдали весь Синай, но завтра новый египетский фараон может наброситься на нас. Садата убили, но его преемник поддерживает с нами мирные отношения.

НО НАМНОГО ВАЖНЕЕ даже изменений на политической карте – перемена в психологии. Садат говорил, что психологическое измерение конфликта гораздо важнее всех других его измерений вместе взятых.

Верно, что Саддаму не удалось изменить отношение израильской публики к арабскому миру и к палестинцам в частности. Эмоциональная оппозиция этому была слишком сильной, а идеология Бегина притормозила процесс, так и не успевший дойти до палестинского вопроса. Кроме того, Израиль относится к Западному Берегу иначе, чем к синайской пустыне. Эта часть конфликта продолжительней и глубже острого конфликта с Египтом.

Но Садат определенно доказал то, что в моих глазах важнее всего прочего: один человек может изменить эмоциональное состояние целого народа. Он может разрубить психологический узел одним смелым ударом. Для этого нужны лидеры с обеих сторон. Такие лидеры могут появиться внезапно, в неожиданном месте и в непредвиденный момент. Барак Обама может оказаться американским Садатом.

Для меня самое поразительное воспоминание, связанное с этим визитом Садата, относится к Каиру. Я был редактором журнала, и Бегин пригласил меня на торжественный обед, который Садат устроил в своем дворце. Во время обеда бывший командир моей бригады представил меня египетскому генералу, который в 1948 году был молодым капитаном и командовал позицией, откуда по нашим позициям вели огонь, и где я был тяжело ранен.

Мы пожали друг другу руки.