Далия Карпель (Dalia Karpel) «Ха-Арец»

2 апреля 2014 года // 25 апреля 2014 года

После смерти в мае 2011 года жены Ури Авнери, Рахель, когда ее прах был развеян над морем, его квартиру в Тель-Авиве украшает пышная цветочная композиция, которую он обновляет каждую неделю, тратя на это 1200 шекелей в месяц. Книжные полки с томами «Хаолам Хазе» («Сей мир») – язвительного революционного еженедельника разгребателей грязи, в котором Авнери был издателем и редактором, а рядом с ними – великолепные фотографии, снятые женщиной, бывшей 58 лет спутницей его жизни.

Авнери, журналист, писатель и политик, родился в сентябре 1923 года в немецком городке Бекум рядом с Мюнстером и получил при рождении имя Хельмут Остерман. Он рассказал мне, что нисколько не грустит по тому пухленькому рыжеволосому малышу, младшему из четырех детей. И действительно, в захватывающих главах о детстве и юности, в первом томе его мемуаров «Оптимист» (на иврите), читатель не найдет ни эмоций, ни тоски по прошлому. Политику в их доме обсуждали за обеденным столом, когда мальчику было восемь лет, и эти разговоры, пишет он, «сформировали мой интеллектуальный и нравственный мир».

Сегодня, в возрасте 90 лет, ветеран остается энергичным борцом за мир и во всеуслышание заявляет, что не собирается вскоре покинуть этот мир: он рассчитывает дожить до 100 лет.

Каждое утро он встает в 9:30: «Я умываюсь, читаю газеты, завтракаю, а примерно в полдень приступаю к делам. Четыре дня в неделю я пишу. Я только что закончил второй том моей автобиографии [он должен выйти в сентябре]. Потом я иду на пляж. Прогуливаюсь полчаса и делаю упражнения на открытом воздухе».

Затем в 4 часа обед: «Фрукты и овощи мне противопоказаны, и я ем нездоровые мясные блюда, которые заказываю в ресторане» – потом еще немного работы. Он смотрит информационную программу «Лондон и Киршенбаум» по 10-му каналу, а потом вечерние новости на том же канале или на 2-ом, после чего: «Устраиваю себе полночный ужин и в 2 ночи отхожу ко сну».

Два часа в день он уделяет своей еженедельной статье, которая появляется в Интернете на четырех языках. Он пишет текст на иврите и на английском для сайта «Гуш Шалом» – основанного им движения борцов за мир – просматривает немецкий и французский переводы, которые появляются на разных сайтах. «Когда всё это сделано, проверено и перепроверено, уже наступает послеобеденное время пятницы». В этот час Авнери отправляется на встречу с другими завсегдатаями тель-авивского ресторана на улице Дубнов, 8. «Здесь с 1958 года у меня свой столик».

Ощущаете ли вы груз лет?

Нисколько не ощущаю. У каждого человека есть самовосприятие, связанное не с биологическим возрастом, а с тем, каким человек сам себя видит. Мне в моих глазах от 40 до 42 лет – теперь я в расцвете жизни. Вас в первый раз избрали в Кнессет, когда вам было 42 года [по списку партии «Хаолам Хазе - Коах Хадаш]. На этом вы закончили первый том своих мемуаров. Почему?

Я остановился на своем 42-м годе, но здоровье в чем-то подкачало. Уже несколько лет я пользуюсь слуховым аппаратом, но это наследственное. Есть легкий диабет и желудочная болезнь Крона в начальной стадии. Когда Рахель была на смертном ложе, мне сделали зондирование сердца.

Без лести

Не чувствуете ли вы себя одиноко в этой квартире после смерти Рахель?

Рахель умерла, и я должен был с этим смириться. Я не хочу завязывать отношений ни с кем другим, поэтому я остаюсь один. Я – человек, живущий с самим собой, и это меня нисколько не угнетает. Рахель всегда здесь, в этой квартире. Ее голос звучит во мне. Она была моим беспощадным критиком. 58 лет она просматривала каждое мое слово перед тем, как оно будет отправлено в печать. Мы постоянно спорили с ней о массе вещей, с которыми она не могла смириться. Каждое слово «почти» в моих статьях – ее рук дело. Она постоянно вставляла это слово – "почти все во Франции" – например. Она считала, что я страшно преувеличиваю. Меня тянуло к психологическому анализу, но она говорила мне: "Вычеркни – это вульгарная психология". Когда я ударялся в эмоции, она приказывала такие места убрать: «Описания чувств у тебя не получаются», – говорила она мне.

В книге можно встретить нелестные описания наружности некоторых лиц, например, груди [покойного генерала и парламентария] Игаля Алона или неуклюжего телосложения [покойного министра обороны] Моше Даяна. Она не стерла их?

В книге они – главные фигуры. Рахель возражала против саркастических и желчных описаний неприятных мне людей. Трудно найти более разных людей, чем мы: она была олицетворением сопереживания, а я сосредотачивался на логике и абстракциях. Вот почему мы так подходили друг другу. Но у нас было и много общего. Мы оба происходили из буржуазных еврейско-германских интеллигентных семей. Нашим родным языком был немецкий. Ее немецкий был безупречен, хотя ее привезли в Палестину годовалой. Она не могла примириться с любой несправедливостью, и в этом тоже было наше сходство.

Из прошлого интервью у меня сложилось впечатление, что Рахель восхищалась вами до самоотречения, и я задумывалась, какую цену ей пришлось заплатить, потому что вы и ваша деятельность были для нее центром мироздания.

Мы оба верили в важность того, что я делаю, и она полностью вошла в нашу работу. Эти ценности были частью ее натуры: она не переняла их от меня. И в ней, конечно, не было и следа самоуничижения. Она сама была женщиной с сильным характером, хотя и не считала себя такой. Напротив, она считала себя слабой. Например, она никак не хотела согласиться со мной, что она красива. Когда другие говорили ей об этом, она думала, что ей просто льстят. Но она не утратила красоты до самого последнего дня.

Почему вы не соглашались, чтобы она стала матерью?

Мы вместе решили, что у нас не будет детей. 28 лет она была прекрасной учительницей и любила своих учеников. Но мы не смогли бы воспитать детей. Мы были слишком поглощены работой, чтобы уделять им достаточно внимания Я наблюдал многих детей, выросших в семьях сильных родителей, но у них случались серьезные нарушения.

Авнери вносит полную ясность в вопрос, почему его мать отказала ему в наследстве.

Получилось забавно. Моя мать совершенно не разбиралась в политике и не знала иврита. Все свои сведения она черпала из националистического немецкого вестника. После смерти отца мы выдали ее за другого мужчину. Тогда она жила с моей прелестной сестрой Рути, которая за ней ухаживала. В 1982 году, во время Ливанской войны, я перешел линию фронта и встретился с Ясиром Арафатом [лидером Организации освобождения Палестины]. Это было в пятницу, а каждую пятницу я навещал мою мать в Реховоте. Так что я совершил два преступления сразу: не навестил ее и встретился в Бейруте с этим «чудовищем».

После ее смерти мне рассказали, что она в тот же день дала распоряжение своему адвокату изменить завещание. Моя сестра передала мне мою, чисто символическую, долю наследства: у моей матери не было никакого имущества, кроме квартиры в Реховоте.

К кому вы были ближе: к ней или к вашему отцу?

Я относился к отцу с большим уважением за его интеллигентность, и я восхищался умением моей матери приноравливаться к нему. Многие черты моего характера сформировались в первые шесть лет: уверенность в себе, понимание того, что некоторые вещи удаются мне лучше, чем другим. При этом я был стеснителен и необщителен. Таким я был, когда мы перебрались в Палестину. [Состоятельная семья Авнери покинула Германию в 1933 году, когда к власти пришли нацисты. Ему было тогда 10 лет]. Здесь я попал в совершенно другой мир, и мое становление пришлось на возраст с 14 до 18 лет.

Нет места для ностальгии

Вы пишете в книге, что за 58 лет вам ни разу не пришлось сказать Рахель: «Я люблю тебя». Почему?

Это нелепая фраза: «Я люблю тебя». Она излишняя и ненужная. «Я люблю тебя. Я люблю тебя» – без конца повторяют в глупых фильмах и в песнях «мизрахи» [имеются в виду евреи из исламских стран]. Я терпеть не могу этот китч и ненавижу притворство. Даже если чувство искреннее, эта фраза делает его фальшивым. Если два человека любят друг друга, они знают об этом, и нет никакой нужды выражать это словами.

Вы основали журнал «Хаолам Хазе», который произвел революцию в израильской прессе, но некоторые из тех, кто стал благодаря вам журналистом, утверждают, что вы бесчувственны.

В разное время под моим началом работала почти тысяча журналистов, и почти все они отзываются обо мне положительно. Мы были профессионалами и не подавались эмоциям. Нас, в «поколении 1948», объединяло то, что, отрешившись от прозы жизни, мы сосредоточились на важных целях. Достигнув какого-то возраста, я решил сознательно сформировать свой характер так, чтобы он соответствовал поставленной мной самим цели. Я отказался от некоторых вещей, что вызвало нарекания моих товарищей, как, например, от участия в компаниях. Я уже сказал, что эмоции бессодержательны. Бесчувственных людей нет, и, я думаю, что мог бы стать славным парнем. Те, кто упрекает меня, имеют в виду, что я не приглашал их к себе в гости и не участвовал в их веселых застольях.

Есть ли в вашей книге тоска по прошлому?

Нет, я не из тех людей, кто тоскует по прошлому. Я помню свои чувства на любом отрезке моей жизни – вопреки легендам, страна и тогда была далека от идеала. И до войны 1967 года она не была верхом совершенства. У меня нет никакой ностальгии по тому времени.

Сегодня ситуация стала хуже, и я говорю не о политике или оккупации. Одно влечет за собой другое, и все проросшие семена были посеяны во время Герцля. Сионизм был движением, которое могло осуществить свои цели лишь изгнанием арабов, живших в этой стране. Это делалось тогда и делается теперь.

Национальная идентичность

Вы были членом «Эцеля» [подпольная организация, существовавшая до образования государства Израиль, называемая также «Иргун»]. Приходилось ли вам участвовать в ликвидации евреев, которых подозревали в том, что они были осведомителями британцев?

Лично я никогда не принимал участия в ликвидации осведомителей. Мое подразделение не принимало участия в таких операциях, потому что тогда, в 1939 году, нам было по 15 лет. Но я распространял листовки, информировавшие общество о таких акциях, и в этом качестве несу ответственность. «Эцель» подкладывал взрывные устройства на рынках в Яффо и Хайфе, от которых погибли десятки женщин и детей. Я поддерживал такие акции, иначе я бы не оставался в этой организации.

Вступление в «Эцель» было моим прямым ответом на казнь через повешение Шломо Бен-Йосефа. Он и двое других бросили гранату в арабский автобус, перевозивший женщин и детей. Граната не взорвалась. Я не могу и не хочу утверждать, что не поддерживал таких действий. Вступить в «Эцель» было правильно, и так же правильно было его покинуть.

Читая вашу новую книгу, я спрашивала себя: «Является ли Ури Авнери патриотом? Является ли он сионистом?»

Я признаю существование наций. Одно из основных прав человека – это право принадлежать к нации или коллективу. Человеку свойственно ассоциировать себя с такими группами. Я всегда считал, что нация играет важную роль в жизни отдельного человека, и поэтому для меня было естественным считать, что если у нас есть право на национальную жизнь, то такое же право должно быть и у арабов на этой земле. У меня не было сомнений в том, что у палестинцев есть право жить своей национальной жизнью. Я отверг сионизм в очень юном возрасте – я считал, что здесь должна быть выкована новая нация.

Таким образом, вы без обиняков заявляете, что вы не сионист?

Сионизм осуществил свою цель с созданием Государства Израиль, и на этом исчерпал свою миссию. Подобно тому, как снимают леса, когда дом построен, мы должны избавиться от него. Мы – ивритская нация, определенно связанная с еврейским миром. Арабы считают меня сионистом, но я изобрел термин «постсионист».

Война и мир

Вы пишете: «Война изменила весь ход моей жизни». Фактически, с момента, когда вы пошли в армию, вы стали счастливым человеком? Почему?

Война в некотором роде несет освобождение. Что касается моего взгляда на мир, то из войны 1948 года я вошел с твердым убеждением в существовании палестинского народа. Во время войны меня наполняло сочувствие к арабам. Знаете ли, мне случилось входить в десятки деревень, жители которых бежали лишь за несколько минут до атаки – кастрюля на примусе была еще теплой.

Вы говорите, что эти люди «бежали»?

Да, они поступали так, как поступил бы любой нормальный человек под обстрелом. Они бежали, потому что мы вели по ним огонь.

Вы были патриотом?

Я всегда был патриотом, и сегодня остаюсь им. То, что я делаю, я делаю для своей родины. Всю жизнь я ощущал, что мое место здесь. В конце концов, я бы не сделал ничего из того, что я сделал за 60 лет, если бы я не хотел, чтобы моя страна существовала и менялась. До войны я создал группу «Бамаавак» [«В борьбе»], которая выступала за союз национальных движений ивритян и арабов вплоть до их слияния. Я пошел на войну в 24 года со сформировавшейся политической идеей о том, что я позднее назвал «включением в семитский контекст».

`Авнери не религиозен и не склонен верить в чудеса, но верит в то, что невероятное может сбыться. Как можно понять из заголовка его мемуаров, он не сомневается в том, что доживет до дня, когда между Израилем и палестинцами будет подписан мирный договор. `

«С высоты моего возраста и жизненного опыта, – говорит он, – я могу себе позволить быть оптимистом. На моем веку случались многие неожиданные вещи, добрые или недобрые. Пессимисты, например, Шуламит Алони [покойная левая активистка, возглавлявшая партию «Мерец»], видят лишь дурные предзнаменования. Я их взглядов не разделяю. Я оптимист по характеру и думаю, что нам удастся выбраться из западни, в которую мы сами себя загнали.

Каким образом?

Произойдет чудо. Возможно, оно будет жестоким, возможно ему будет предшествовать катастрофа. Сознание израильского общества должно измениться. Так было, когда Анвар Садат сошел с самолета [имеется в виду визит египетского президента в Израиль в 1977 году]. В этом суть чуда. Раньше или позже, два народа должны будут ужиться. Возможно, после войны. Возможно, под воздействием непреодолимого международного давления. Вообще-то, я надеюсь написать третий том воспоминаний о чуде мира, если оно случится при моей жизни.

Вы составили завещание?

Да, конечно. Я завещаю мое имущество народу Израиля. Я оставлю ему свои деньги, чтобы продолжались мирные проекты. Я назначил двух человек, один из них юрист, которые станут моими душеприказчиками. У меня есть трехкомнатная квартира и сбережения. Я получаю [ежемесячную] пенсию в 20 000 шекелей от Кнессета. У меня нет времени, чтобы потратить эти деньги, и они накапливаются в банке. Когда я умру, они будут употреблены на дело, о котором я сказал, и мои душеприказчики используют эти деньги в соответствии с указаниями, которые я им оставлю. Одна из целей: изменить национальный гимн, а, возможно, и флаг. Больше я ничего не скажу. Фонды, обрадованные моим имуществом, будут использованы для продолжения борьбы за мир.

Не ошибусь ли я, если предположу, что движение за мир угасло?

Правда в том, что никакого движения за мир вообще нет. Есть разные группы активистов, которым удается совершать невероятные вещи, но, к сожалению, каждая группа действует отдельно от других: "Бецелем", "Врачи за права человека", "Прервать молчание", "Еш гвуль", "Анархисты против забора" – десять-пятнадцать таких организаций. Я пытался несколько раз организовать объединенное движение за мир, но безуспешно. Я оптимист: это должно произойти. Я жду этого чуда. Когда-нибудь появится лидер и сделает это. У меня есть разработанный план, но я жду подходящего человека. Сам я слишком стар.

И в заключение, можете ли вы сказать, что любите себя?

Да, а если быть более точным, я пришел к согласию с собой. Здесь нет никаких эмоций, и что такое эмоции? Когда человек близок к смерти, он бросает взгляд назад и подводит итог своей жизни. В конечном счете, я сделал всё, что хотел и мог. Любовь это или не любовь? Я не знаю.

На сайте «Гуш Шалом» опубликован русский перевод книги Ури Авнери «Другая сторона медали», написанной по горячим следам войны 1948 года, участником которой он был.

http://zope.gush-shalom.org/home/ru/other-side-of-coin-russian.pdf