НЕСКОЛЬКО лет назад меня пригласили на конференцию ООН по проблемам палестинских беженцев в Париже. Как представитель Израиля я должен был открыть дебаты после того, как Салман Абу Ситта (Salman Abu Sitta), беженец из бедуинского племени в Негеве, открыл их как палестинец.

До начала дебатов меня предупредили, что Абу Ситта – самый радикальный из беженцев и отъявленный ненавистник Израиля. Когда пришла моя очередь, я должен был выбрать: ответить ли ему или зачитать мой подготовленный текст. Я решил представить свой текст и обещал пригласить его отобедать со мной и обсудить его доводы.

Когда я закончил выступление, Абу Ситта напомнил мне об обещании. Мы пошли в тихий парижский ресторан, и я обнаружил, что Абу Ситта – приятный собеседник. Моя жена, Рахель, и я тоже, были глубоко тронуты его рассказом о том, как ему, мальчишке, пришлось спасаться бегством во время Накбы.

Теперь Абу Ситта состоятельный контрагент международного уровня, посвятивший свою жизнь бедствиям палестинских беженцев, и, возможно, самый эрудированный эксперт по Накбе.

На этой неделе я получил от него письмо и считаю себя обязанным привести его здесь дословно:

ДОРОГОЙ УРИ!

C большим интересом я прочел ваше интервью в «Ха-Арец», в котором вы рассказали о своей богатой и наполненной событиями жизни. Вы следовали своим принципам с начала пятидесятых годов, когда вы обнаружили, что прежняя доктрина неисполнима и аморальна.

Я прекрасно помню наш разговор за обедом в Париже в присутствии вашей любезной супруги Рахель, да благословит Господь ее душу.

Вы рассказывали о вашем детстве в Германии, когда вы были мальчиком по имени Гельмут, а потом вступили в террористическую организацию «Иргун», и как вы позднее стояли с автоматом на вершине холма Хулайкат (где сейчас воздвигнут памятник в «честь» этих солдат) и смотрели на человеческое море изгнанных беженцев, движущихся по морскому берегу к Газе.

И я рассказал вам свою историю, о том, как я стал беженцем, ни разу в жизни не видав еврея, и как я потратил много лет, чтобы найти имена, лица и подразделения тех, кто это совершил.

Я спросил: «Согласны ли вы, чтобы я вернулся в свой дом, если он расположен по соседству с вашим?», и вы ответили страстным: «Нет!»

Обо всём этом я написал в своих воспоминаниях, которые будут изданы в этом году в Европе и в США.

Я вспомнил похожую историю, но с другим концом. Я имею в виду «Размышления дочери поколения 1948 года», написанные доктором Тиква Хониг-Парнас (Reflections of a Daughter of the ‘48 Generation by Dr. Tikva Honig-Parnass). Это волнующий рассказ о представшей перед солдаткой «Пальмаха» реальности причиненной палестинцам несправедливости. С тех пор она употребила все свои силы для защиты их прав, включая Право на Возвращение.

Я не заметил в вашем интервью, вопреки своим ожиданиям, ни малейшего намека на то, что вы признаёте Право на Возвращение, или на раскаяние и стремление искупить этот величайший грех: этническую чистку палестинцев.

Венцом вашей долгой жизни (да продлится она еще многие годы) могло бы стать ваше новое восхождение на этот холм, чтобы, подытожив весь свой жизненный опыт, прокричать оттуда во всеуслышание, что беженцы должны вернуться, что мы должны раскаяться в совершенном нами грехе этнической чистки.

Разве это слишком большая просьба, обращенная к человеку, верному, как вы, своим принципам? Я не прошу об этом от имени палестинцев, потому что у меня нет ни малейшего сомнения, что они ОБЯЗАТЕЛЬНО вернутся. Я надеюсь, что этот поступок станет вершиной ваших достижений в израильском обществе.

Как уже я писал много раз: с истории евреев будет сняты клеймо мнимого убийства Христа, изгладится рубец, оставленный нацистскими зверствами во Второй мировой войне, но на ней останется несмываемый след того, что они причиняли палестинцам, умышленно и непрерывно, без укоров совести, сожалений или раскаяния, обнаруживая, таким образом, ту сторону человеческого духа, которая не способна усвоить уроки истории и освобождает себя от нравственного долга.

C наилучшими пожеланиями, Салман Абу Ситта

ДОРОГОЙ САЛМАН!

Я был чрезвычайно тронут вашим письмом, и прошло несколько дней прежде, чем я осмелился вам ответить. Постараюсь быть насколько возможно искренним.

Я тоже хорошо помню наш разговор в Париже, и написал об этом во второй книге моих мемуаров, которая должна выйти в этом году. Возможно, читателям будет интересно сопоставить две версии одного разговора. Сцену у Хулайката я описал в первой части, которая уже вышла на иврите.

Когда я был ранен на войне 1948 года, я решил, что миссией моей жизни станет борьба за мир между двумя нашими народами. Надеюсь, что я остался верен этому обету.

Достижение мира после столь долгого и ожесточенного конфликта требует нравственных и политических усилий, и между этими двумя аспектами нередко возникает противоречие.

Я с уважением отношусь к тем немногим людям в Израиле, кто, подобно Тикве, полностью посвятил себя нравственной стороне трагедии беженцев, каковы бы ни были последствия для шансов на достижение мира. Но мой нравственный голос говорит мне, что главной целью должно быть достижение мира, и ей должны быть подчинены все другие.

Война 1948 года была страшной человеческой трагедией. Обе стороны верили, что ведут борьбу за свое существование, что их жизнь висит на волоске. Нередко забывают, что этническую чистку (выражение, которым не так часто пользуются в наши дни) вели обе стороны. Одна из них заняла большие территории, породив огромную проблему беженцев, тогда как территории, занятые палестинской стороной, такие как Старый город Иерусалима и блок поселений Эцион к югу от Вифлеема, были намного меньше, и на них не осталось ни одного еврея.

Эта война, как позднее боснийская, была этнической войной, при которой стороны стремятся захватить как можно большую часть страны и ОЧИСТИТЬ ее от другого населения.

Как очевидец и участник, я могу свидетельствовать, что происхождение проблемы беженцев было чрезвычайно сложным. В первые семь месяцев войны атаки арабских деревень были абсолютной военной необходимостью. Тогда мы были слабой стороной. После ряда чрезвычайно жестоких сражений ситуация изменилась, и сионистское руководство перешло к политике преднамеренного изгнания.

Но главный вопрос: «Почему 750 000 беженцев не было разрешено вернуться по окончании боевых действий?»

НЕЛЬЗЯ забывать о сложившейся ситуации. Лишь за три года до этого перестал валить дым из труб Аушвица и других лагерей. Сотни тысяч выживших несчастных узников оказались в переполненных лагерях беженцев по всей Европе, и им некуда было идти, кроме как в новый Израиль. Их доставили сюда и наспех расселили в домах палестинских беженцев.

Всё это не освобождает нас от нравственного долга положить конец страшной трагедии палестинских беженцев. В 1953 году я напечатал в своем журнале, «Хаолам Хазе», подробный план решения проблемы беженцев. Он предусматривал: (а) принесение извинений беженцам и принципиальное признание за ними права на возвращение; (b) возвращение и расселение значительного их числа; (с) щедрая компенсация всем другим. Поскольку правительство Израиля отказалось рассмотреть возможность возвращения хоть одного-единственного беженца, этот план даже не обсуждали.

ПОЧЕМУ же я не поднимаюсь на холм и не требую оттуда во весь голос возвращения всех беженцев?

Мир возможен между согласными на его заключение сторонами. Нет ни малейшего шанса, что значительное большинство израильтян добровольно согласятся с возвращением всех беженцев и их потомков, число которых теперь составляет от шести до семи миллионов человек – столько же, сколько и граждан Израиля. Это станет концом «еврейского» государства и превращением его в «двунациональное», против чего 99% израильтян категорически возражают. Произойти это может лишь в результате сокрушительного военного поражения, что в настоящее время невозможно ввиду неизмеримого военного превосходства Израиля, включая ядерное оружие.

Я могу взойти на холм и прокричать свой призыв, но разве это приблизит мир (и урегулирование конфликта) хоть на один шаг?

Я считаю, что ожидать решения конфликта еще сто лет при продолжающихся столкновениях и нищете, нельзя назвать подлинно нравственным выходом.

ДОРОГОЙ САЛМАН, я внимательно выслушал ваше предложение.

Вы говорите, что Израиль мог бы без труда принять всех беженцев, расселив их в Негеве, и это совершенно верно.

Но большинство израильтян отвергнет эту идею, потому что они полны решимости сохранить значительное еврейское численное превосходство в Израиле. Я задаю себе и другой вопрос: в чем смысл этого? Когда я встретился с Ясиром Арафатом в Бейруте во время войны 1982 года, я посетил несколько лагерей палестинских беженцев. Я спрашивал их, хотят ли они вернуться в Израиль? Многие ответили, что хотели бы вернуться в свои деревни (которые были давно разрушены), но ни в какое другое место в Израиле.

Зачем же расселять их далеко от их прежних домов в суровых условиях пустыни, в стране, где власть принадлежит сионистам и где говорят на иврите? Хотят ли они этого?

Арафат и его последователи ограничивают свою цель достижением «справедливого и СОГЛАСОВАННОГО решения», предоставив правительству Израиля право вето. На практике это значит, что число вернувшихся будет символическим.

Мое последнее предложение состоит в том, что президент Израиля должен попросить прощения и выразить глубокое сожаление народа Израиля за свою долю вины в возникновении и продолжении трагедии.

Правительство Израиля должно признать моральное право палестинцев на возвращение.

Израиль должен организовать возвращение 50 000 беженцев ежегодно в течение десяти лет. (В Израиле я почти единственный, настаивающий на таком количестве. Большинство миротворческих групп ограничиваются числом 100 000).

Все другие беженцы должны получить компенсацию, аналогичную той, которая была выплачена Германией еврейским жертвам. (Никакого сравнения, конечно).

C образованием государства Палестина они получат палестинские паспорта и смогут поселиться в своей стране.

В не слишком отдаленном будущем, когда два государства, Израиль и Палестина, будут жить бок о бок с открытыми границами и столицами в Иерусалиме, тогда, в широких региональных рамках, проблема, возможно, потеряет свою остроту.

МНЕ БОЛЬНО писать это письмо. Беженцы для меня не абстрактная проблема, а живые люди с человеческими лицами. Но лгать вам я не буду.

Я бы счел за честь жить рядом с вами (даже в пустыне Негев).

Саламаат,

Ури