Страной, о которой мечталось в час ее основания. Страной, внутренняя и внешняя политика которой была бы основана на нравственности, а граждане брали бы на себя ответственность и за свои поступки, и за поступки страны. Эйби Натан воплотил собой эти надежды не в теории, а на практике – своими делами.

Рождение этого Эйби происходило у меня на глазах.

В конце 50-х, вернувшись домой после нескольких дней за границей, я услышал тель-авивскую новость: несколько летчиков из «Эль-Аль» открыли новое кафе в самом центре города: на углу Дизенгоф и Фришман.

Мы сразу полюбили «Калифорнию», и не в последнюю очередь благодаря ее хозяину, летчику Эйби. Говорили, что он родился в Иране, рос в Индии, поступил в военно-воздушные силы Великобритании, а потом стал одним из первых пилотов-добровольцев на войне 1948 года.

Тогда 33-летний смуглокожий Эйби очаровывал всех своей широченной улыбкой. Говорил он в основном на английском или на иврите с сильным английским акцентом. Он был радушным хозяином, и каждый чувствовал, что он пришел в гости к другу. Вскоре в «Калифорнии» стала собираться вся тель-авивская богема: художники, писатели, газетчики, повесы и знаменитости, благодаря которым Тель-Авив стал центром общественной жизни страны. Тянуло в это нескучное место и политиков.

Вся жизнь ресторана вращалась вокруг Эйби: если он исчезал на несколько недель, пропадали и посетители. У него был подход: он знал, как предложить бокал «такого, как нигде», и каждому блюдо по его вкусу. Был у него и стол «для своих» – я бывал там по пятницам, а собирается этот стол до сего дня.

Тогда молодая, бурлящая и полная надежд страна была раем для молодых. Тон задавал богемный Тель-Авив с новой культурой на иврите, со своими писателями, поэтами, театралами и эстрадниками. У них появился еженедельник «Ха-олам ха-зе» (Сей мир), бросавший вызов всем устоям, и я стал его редактором.

Однажды летом 1965 года Эйби отвел меня в сторону и спросил, как я отношусь к тому, что кое-кто из ребят убеждает его выставить свою кандидатуру в Кнессет.

Честно говоря, в первый момент я принял это за шутку, но потом понял, что он на полном серьезе. В ресторане у него бывали и политики, он прислушивался к их разговорам, и стал задавать себе вопрос: «А чем они лучше меня?»

Вокруг него собралась небольшая компания ресторанных завсегдатаев. Они «вращались в кругах» и стали подбивать его на это дело. Начавшееся как игра, имело далеко идущие последствия.

Признаюсь, что меня это рассердило.

Незадолго до этого правительство провело новый закон о печати, определенно предназначенный стать намордником для «Сего мира». Он вводил драконовские кары для газет, допускавших «непристойные выражения», и имел определенной целью прекратить наши разоблачительные нападки на лиц из высоких сфер. В ответ на это группа борцов за мир и права человека создала движение, отразившее радикальную линию журнала: мир с палестинцами, война коррупции, отделение религии от государства, общественная солидарность. Они назвали себя «Новой силой». Это был дерзкий шаг: еще ни одной новой политической силе не удавалось до этого пробиться в Кнессет, бывший в то время закрытым клубом старых партий и отколовшихся от них группировок.

Наше движение обращалось к молодому поколению, выросшему в этой стране. Список Эйби мог привлечь к себе часть этой публики, но очень неопределенную и, вероятно, слишком маленькую, чтобы преодолеть электоральный барьер. Мне эта игра показалась безответственной.

Друзья Эйби, а среди них были и занимающиеся информированием общественности люди, пытались привлечь внимание к его списку. Им пришел в голову один трюк: за несколько лет до этого Дуайт Эйзенхауэр победил на выборах, пообещав «слетать в Корею» и закончить там войну. Эйби был летчиком, так почему бы ему не пообещать слетать в Египет?

Тогда Египет был главным врагом Израиля. Девять лет назад Израиль напал на эту страну в ходе ее конфликта с двумя колониальными державами – Францией и Британией. Всем понимали, что такой полет – штука очень опасная.

Эйби раздобыл где-то самолетик, покрасил его в белый цвет, написал на нем «Мир 1» и выставил его на пустыре рядом со своим рестораном, а один из приятелей сочинил песенку, которую зазвучала повсюду.

Но затея провалилась: Эйби набрал всего 2135 голосов – намного ниже необходимого минимума. Список «Ха-олам ха-зе» набрал полтора процента по всей стране, и я оказался в Кнессете, но если бы нас поддержали избиратели Эйби, мы получили бы и второе место.

На том история могла бы и закончиться, но с Эйби что-то случилось: идея, возникшая как предвыборный трюк, овладела им. Он, веселый общительный парень, беззаботный ресторатор, лучший друг всей богемы, вдруг стал относиться к борьбе за мир самым серьезным образом.

Через несколько месяцев после выборов кто-то посреди заседания в Кнессете сообщил мне потрясающее известие: Эйби полетел в Египет. Утром он забрался в свой самолетик и нажал на газ. Вся страна затаила дыхание. Тут нас как по голове ударили: радио объявило, что самолет Эйби сбит, а остался ли он в живых – не известно.

Все были потрясены и прилипли к приемникам, некоторые не скрывали слез. Но потом пришло другое волнующее известие: Эйби не сбили, он благополучно приземлился в Порт-Саиде, где его сердечно приветствовал губернатор – ни один драматург не выжал бы из публики таких эмоций. Встреча с тогда уже легендарным Гамаль Абдель Насером, правда, не состоялась, но самолет заправили бензином и с почетом отправили домой.

Никто из живших тогда в Израиле не забудет своих чувств. А я перестал сомневаться в искренности Эйби и увидел его поступки в новом свете.

Нет, партнерами мы не стали – партеров у Эйби быть не могло: он не обращал внимания на чужие взгляды и делал все по-своему. Как и первый полет, все его поступки были исключительно личными: он сам проявлял инициативу, принимал решение, выполнял его и брал на себя ответственность за любые последствия своих действий. Но у него был важный талант: зажигать окружающих своим энтузиазмом, даже когда дело шло о вещах невозможных или совершенно фантастических. Часть тех, кто шли с ним тогда, остались ему верны до последнего дня.

И силой, и слабостью Эйби был обязан своему стилю «одинокого всадника». Он ни разу не принял ничьей политической программы: такие вещи его не интересовали. Его не увлекала необходимость создания политической силы, способной повлиять на политику правительства: это он предоставлял другим. Он был человеком страсти – его поступки взывали к эмоциям.

Это было новым. Израильский лагерь мира, все его группировки обращались к логике: они пытались убедить израильтян, что мир стране необходим для ее существования, для будущего, для безопасности и благополучия государства Израиль. Но в политике важна не только логика: чувства играют в ней не меньшую роль. Я повторяю вновь и вновь: политическому деятелю не рационально игнорировать иррациональное. Эйби шел от сердца и воспламенял сердца других.

Он обладал еще одним важным преимуществом: был восточным евреем. Израильский лагерь мира состоит почти полностью из ашкеназов (евреев европейского происхождения), и на ежегодных стотысячных демонстрациях в память Ицхака Рабина отсутствие выходцев с Востока очень заметно. Многие из них убеждены, что «дело мира» – это дело исключительно «ашкеназийской элиты». А тут появляется человек, родившийся в иранском Абадане с явно восточной внешностью и вполне свой.

Эйби стал настоящим восточным героем. Можно спорить, скольких восторженных поклонников он привлек к борьбе за мир, но, по крайне мере, само слово «мир» перестало быть для выходцев с востока ругательным.

О его подвигах написано уже немало, и мне нет нужны вновь перечислять их. Его преданность делу мира становилась все шире и глубже. Он продал свой ресторан и купил суденышко, ржавевшее в нью-йоркской гавани, пока его перетаскивали с причала на причал. Наконец, ему удалось собрать деньги, чтобы оборудовать его, доплыть до Израиля и открыть на нем радиостанцию «Голос мира». Оно стояло на якоре, на рейде Тель-Авива, и было первым, что я видел утром в свое окно. Оно стало частью жизни Израиля.

Эта затея тоже была совершенно в духе Эйби. У него не было ни редакции, ни определенной политической или просветительской программы. «Голос мира» был голосом Эйби, а голос Эйби – «Голосом мира». Огромное число молодых людей постоянно слушало прекрасную музыку, которую передавала эта станция, и понемногу усваивала увещевания Эйби на английском или простейшем иврите с сильным английским акцентом. Он выходил в эфир, когда бог на душу положит, и говорил все, к чему лежала его душа, перемежая свои размышления беседами с активистами борьбы за мир. Голос его был знаком каждому израильтянину. Когда рекламное дело запахло большими деньгами, Эйби перестали давать заказы, он чуть не обанкротился и в знак протеста торжественно затопил свое суденышко.

При всем этом, Эйби был очень одинок. Только после его смерти я узнал, что в Израиле жили его родители и сестры, с которыми он порвал всякие отношения. У него были две дочери от двух разных женщин, с которыми он тоже почти не общался. Возможно, характер и неугомонный стиль жизни не позволяли ему обзавестись семьей, а, возможно, случилось так потому, что его в детстве отправили в пансионат, и он, как сказал в одном интервью, до конца не смог простить этого родителям.

Личное одиночество он компенсировал вечеринками, на которые приглашал множество друзей, потчуя их экзотическими индийскими блюдами, которые он неутомимо готовил сам с помощью служанки-индианки Рады. Именно во время одного из таких застолий на крыше его дома в 1977 году он услышал горькое для себя известие, что к власти пришел Ликуд.

После войны Судного Дня он опять полетел в Египет, на этот раз в обычном самолете, надеясь встретиться с президентом страны. Что-то не получилось с подготовкой визита, и в аэропорту Каира его никто не встретил. Он поехал в гостиницу в центре города, и когда остался один в номере, вдруг страшно забеспокоился, что его могли принять за шпиона. Он сделал отчаянный звонок Эрику Руло, французскому журналисту в Париже с большими связями, который дозвонился до его знакомых в правительстве Египта. Скоро появились высокие чины из египетской разведки, усадили Эйби в машину, отвезли в аэропорт и отправили домой обратным рейсом.

Его одиночные вылазки становились все более размашистыми и частыми. Он объявил голодовку в знак протеста против оккупации территорий и разбил палатку в центре Тель-Авива. Там он стал центром внимания знаменитостей, подходивших выразить ему свое восхищение. С огромным трудом удалось уговорить его прекратить эту акцию, чтобы не причинить непоправимый вред здоровью.

Он встречался с Ясиром Арафатом в период, когда такие встречи были строжайше запрещены, и – в отличие от меня – дважды оказывался из-за этого в тюрьме. Закон, по которому он был осужден, провело правительство Шимона Переса, что не помешало тому же Пересу возносить Эйби прочувствованную хвалу после его кончины 27 августа 2008 года.

Во время гражданской войны в Нигерии, когда люди в Биафре гибли от голода, Эйби отправился туда, чтобы организовать работы по спасению. Когда разразился голод в Эфиопии, он открыл там палаточный городок для оказания помощи. Вернувшись, он резко раскритиковал бюрократов из международных организаций, смотревших на туземцев свысока и разбазаривших огромные средства.

Как-то он устроил утренник, на котором просил детей поменять военные игрушки на другие, а игрушечные самолеты и танки ломали у них на глазах. В этих выдумках было что-то театральное.

В годы, когда израильское правительство сотрудничало с режимом апартеида в Южной Африке, Эйби был одним из немногих, кто высказывал открытое возмущение этой отвратительной политикой.

Во всем, что ни рождал его плодотворный ум, одно было общим: каждое его дело требовало личного мужества, уверенности в себе, воображения и дара импровизации, а более всего – сострадания к бедам других и жгучего желания им помочь.

Кто-то как-то шепнул мне: «Ты что не знаешь? У него же крыша поехала!» Если и так, хорошо, что поехала она в сторону мира, а не войны!